Форум » Музыка » Green Day: "mikey.", Майк Дернт/Билли Джо Армстронг, R » Ответить
Green Day: "mikey.", Майк Дернт/Билли Джо Армстронг, R
okstrong: mikey. author: okstrong beta: жена со сковородкой)) fandom: RPS, Green Day pairing: Mike/Billie Joe rating: R genre: deathfic, drama, romance disclaimer: все персонажи принадлежат действительности, любое сходство – чистый профессионализм автора. А я не я. summary: Наверное, это и называется эффектом бабочки. warning: много ненормативной лексики, as usual, 'cause Билли и Майк в оригинале не разговаривают по-другому + вроде как смерть одного из персонажей, стресс, психоз, ничем не обозначенные флэшбеки, слезы/сопли/флафф и вообще, простите, пиздец. author's note: собственно, мой любимый фик. и я искренне считаю, что ничего лучше не написал и вряд ли еще напишу О_о enjoy it.) Hush, little baby, don't say a word, Papa's gonna buy you a mockingbird. If that mockingbird don't sing, Papa's gonna buy you a diamond ring. If that diamond ring turns brass, Papa's gonna buy you a looking glass. If that looking glass gets broke, Papa's gonna buy you a billy-goat. If that billy-goat won't pull, Papa's gonna buy you a cart and bull. If that cart and bull falls down, You'll still be the sweetest little baby in town. Детская колыбельная.
Ответов - 13
okstrong: 001. the beginning of the end. - HA HA YOU’RE DEAD! Все мое сосредоточенное внимание уходит именно на это доброжелательное заявление, чем и спешит воспользоваться мой противник. Все происходит буквально за какую-то мельчайшую долю секунды: одно мое неосторожное в своей резкости движение пальцев, и вот уже передо мной – монстр. Чудовище. Проснулся давно забытый всеми вулкан и, словно подпитываемый жаждой мести своим обидчикам, изверг на свет божий свое наказание: бурлящую лаву. И вот он – Апокалипсис! Она ведет себя, как живое, разумное, но безумно озлобленное существо, она заполняет собой все, грозно надвигается, издевательски расползаясь в своей огненной, несущей верную погибель, ухмылке, плюется огнем во все стороны… БЕГИТЕ! Черт вас дери, бегите, мать вашу! И вот они, толпы еще мгновение назад счастливых людей, вот они, ослепшие в своем страхе, бегут, ведомые одним лишь инстинктом, вот они падают, снова поднимаются и топчутся по головам точно таких же упавших, истерически крича, с одной лишь целью - выжить… - AND I’M SO HAPPY! Из глотки вырывается ароматно пахнущая кучка нецензурных выражений. Так, где здесь урна? Отлично. Открыть. Бросить в нее эту гребаную взбесившуюся бутылку Колы. Закрыть. Теперь полотенце. Полотенце? Да какое, к хренам, полотенце – вытереть руки о брюки, тем более, это в рифму, и пойти уже, наконец, найти этот гребаный телефон, захлебывающийся дернтовскими дифирамбами. А, и да, конечно же, не забыть надавать детям по ушам за взболтанные бутылки газировки в холодильнике. Спасибо, дорогие, что не Ментос, как в прошлый раз. Ментос в Коле - это, конечно, классика, но, черт возьми, нельзя отказать моим мальчишкам во вкусе к подобным вещам. Классика – она на то и классика, выбирают только те, кто по-настоящему в ней сечет. Уж больно это эффектный трюк – Эди вон до сих пор за сердце хватается, вспоминая его последствия. Я, честно скажу, поржал тогда славно. Втихую, конечно. Сковородок жены я боюсь, и, надо сказать, не зря. Так вот, телефон. Чертов телефон. Вбегаю в гостиную, на ходу стянув через голову промокшую футболку и пересчитав почти все дверные косяки на первом этаже, и с самого порога еще замечаю, как по дивану ползет вражеский шпион, своим телом прикрывая заветную цель нашего войска. К хренам все, иду на смерть, я гребаный герой! Безо всякого прикрытия, лишь пригнувшись слегка, пробегаю к захваченному окопу и, совершив виртуозный прыжок с поворотом в воздухе на 360о, приземляюсь прямо в его центре. - Еб твою, - выдыхаю резко, в то время как глаза застилает мерзкая чернота. Староват я уже стал для подобных игр. Я вытаскиваю из-под подушки мобильный, от вибраций которого она преодолела гигантский путь примерно в половину дивана. Эй, это у меня такая сильная вибрация стоит или так настойчив звонящий? Ну… Он умеет быть настойчивым, когда захочет. Я чертовски зол на этого сукиного сына, но сейчас, когда я смотрю на эту высветившуюся на дисплее абсолютно счастливую рожу с высунутым языком, я действительно ничего не могу с собой поделать. Я улыбаюсь. Как идиот улыбаюсь, пытаюсь хоть как-то приостановить против воли подымающиеся уголки губ. Безуспешно. Я очень рад, что он этого не видит. И даже и не догадывается, какую реакцию вызывает каждый его звонок мне. Узнал бы – обязательно бы начал подкалывать и до конца наших никчемных жизней называл бы меня сентиментальной домохозяйкой или чем-то подобным. Фантазия на подобные выражения у меня работает далеко не так хорошо, как у него. Так вот. Хорошо, что он об этом не догадывается. Потому что сейчас я как следует всыплю этому ублюдку. - Притчард, блядь, - я начинаю орать, даже не дождавшись стандартного флегматичного «Алло», - тебя где, твою мать, черти носят?!! Мы уже гребанные десять минут должны быть в Лос-Анджелесе, слышишь, блядь, ГРЕБАННЫЕ ДЕСЯТЬ МИНУТ! Ты что, блядь, совсем блондинка?!! Коронная реплика, закрывающая монолог. Сейчас меня по сценарию пошлют в далекое эротическое путешествие по проторенной дорожке, после чего закроется занавес, и зрители разразятся аплодисментами. Спасибо, спасибо, я вас всех так люблю! Я делаю это только ради вас! Я вцепляюсь зубами в собственный кулак, чтобы не заржать ненароком в трубку. Какой-то я безвкусный. И откуда такая традиция называть меня «сладким»? Мне смешно так потому, что у меня чертовски хорошее настроение сейчас. А хорошее оно потому, что я чертовски люблю это существо, которое сейчас начнет возмущенно и язвительно бормотать мне на ухо тысячи причин своего опоздания. А потом он подъедет к дому, погудит – два коротких и один длинный, - вылезет из машины, небрежно на нее облокотится и закурит. А когда я выйду, он встретит меня ироничным взглядом лучистых голубых глаз из-под сложенных домиком бровей, тонкой усмешкой на не менее тонких губах и едкой фразой о моей скромной личности. Он еще долго будет ворчать – примерно до того момента, когда мы будем идти по скучным серым коридорам очередного офиса, направляясь к выходу. В солидных костюмах, периодически поправляя тугие узлы врезавшихся в шею галстуков, стуча каблуками элегантных туфель с узкими носами. Тук-туц-тук-туц-тук-туц-тук… - У меня клаустрофобия. - Не пизди. Широко зеваю, устало прислонившись к стене лифта. Гребаные формальности. Быстрей бы домой, по-быстрому трахнуться в душе и завалиться спать. Все эти офисы, бумаги и тупые секретарши с по-голливудски крокодильими улыбками чертовски утомляют. Я-таки, блядь, музыкант, а не бизнесмен какой-нибудь. Творческая, сука, личность. - По-твоему, если я черный, у меня не может быть клаустрофобии, да?!! Устало смотрю из-под полуопущенных ресниц на этого обладателя такой бледной кожи, что и сама Белоснежка подавилась бы мачехиным яблоком от зависти. - Ты не черный, Притчард. Ты просто мудак. По определению. Майк одним шагом пересекает лифт и становится прямо передо мной. Нехотя приподымаю голову, чтобы посмотреть на него. - Ну, Билли… - скулит он, - Мне страшно, Билли, ты просто обязан меня спасти. Его глаза принимают невозможно жалобное выражение, такое жалобное, что у любого человека, обладающего хоть каплей сентиментальности, появилось бы желание прижать его к себе, зарыться пальцами в тонкие волосы на затылке и шептать на ушко что-нибудь нежное и успокаивающее. Хуй. У меня от этого только мурашки по коже носятся, играя в салочки. Потому что я знаю одну простую истину: если Майк Дернт начинает подлизываться, значит, пора рвать когти. Или срочно глотать противозачаточные. - Притчард, пре… Его палец на моих губах. Ладонь второй руки впечатывается в стену рядом с моей головой. - Шшшш, - шепчет. Я послушно затыкаюсь, скорее от неожиданности, нежели от чего-то еще. Глаза в глаза. Ровное гудение лифта и ритмичный стук двух сердец. Возникающие между нами частицы с полярно разными зарядами лопаются от напряжения с пронзительным сухим треском. Мягко ловлю его палец губами и неторопливо обвожу языком самый его кончик. Легонько прикусываю. Поймать дрожащий выдох и положить к себе в карман. - Майки, тут камеры на каждом шагу, - сообщаю спокойно, проводя влажными губами по его ладони. Тщательно вырисовываю языком голубые сплетения вен на тонком запястье. - Сра-а-а-ать, - горячее дыхание щекочет меня за ухом, и в тот самый момент, когда коварные мурашки перебираются со спины на более щекотливое место, мой рот затыкают жадным и грубым поцелуем. Широкая ладонь врезается в панель с кнопками, нажимая на все подряд, в надежде задеть ту самую, заветную «СТОП». - Майк, не… - не запрет, а протяжный стон. Хочу сказать ему, что нет, нельзя, что это уже слишком, что я просто пошутил, и мы обязательно еще об этом пожалеем, но… - Армстронг, заткнись, бога ради, - рычит, безжалостно потянув зубами мочку моего уха, и впивается яростным поцелуем в мою шею, дерзко лаская языком набухшую голубую жилку. - Майки, - скулящий выдох, до боли в костяшках сжать пальцами худые плечи, укус, мимолетное прикосновение губ, дрожащие пальцы распутывают хитроумный узел галстука, саднящие царапины от ногтей на спине, блеск в глазах, вьющиеся пряди падают на лоб, дорожка влажных поцелуев от груди до живота, ниже, еще, вскрикнуть, выгнуться, отдаться, не задумываясь, полностью, навсегда… - Мистер Армстронг? Резкая, отрезвляющая пощечина всей моей фабрике грез. Этот сухой, невозмутимый голос, изобилующий нотками вежливости, только что размазал меня по стенке. Я выпрямляюсь, игнорируя холодок вдоль позвоночника. - Что с ним? Захватываю зубами совершенно сухую нижнюю губу. Я совсем не то ведь хотел спросить. Вопрос как-то сам вырвался, преодолев запутанный колючий ком в горле. Слова журчащим ручьем струятся из трубки в ухо, но так и не доходят до мозга. В моей голове, висках сейчас только оглушительный стук собственного сердца. - ..здесь жуткая автокатастрофа произошла, мистер Армстронг. Машина на скорости под сто двадцать миль влетела в мусоровоз. Мы пока еще никому не сообщали, видите ли… - Он жив? Кто-то говорит это за меня, потому что лично мне ответ на этот вопрос не нужен. Потому что безумный стук в голове оборвался. Безвольно повисшее в груди сердце ответ уже знает. - Мне очень жаль, мистер Армстронг. Все. В этой жизни, этом гнойном существовании, все настолько просто, что хуй когда угадаешь. Когда ты думаешь о том мгновении, что разрушит весь твой шаткий и хрупкий мир, тебе кажется, что это будет ужасно больно. Что ты будешь рыдать, кричать от этой невыносимой боли. Что ты пойдешь и немедленно покончишь с собой. Но когда это происходит… Нет больше красивых метафор. Мыслей нет. Чувств нет. Эмоций нет. Ты остаешься один. Твоего личного Мира больше нет. Даже пустоты для тебя не существует. И только этот тошный педрила Бог, утопив свой жирный зад в облаке, хохочет так, что здесь, на Земле, рыдают маленькие дети. Спокойно, малыш. Не плачь понапрасну… Я смотрю прямо перед собой и нихуя не вижу. Перед глазами пляшет целый рой черных мошек, постепенно сгущаясь. Твой папа тебе пересмешку достанет… Кофейный столик. Очень красивый кофейный столик. У него прозрачная крышка и четыре ножки. Видно все, что творится внутри, но… А если та птичка вдруг петь перестанет… Там ничего не творится. Я мог бы подумать, что мир остановился. Но тиканье часов с кухни пробивается даже через напряженный гул в ушах. А помнишь, как..? Он купит кольцо тебе с пылью алмазной… Там-там-там-там, там-там-там-там-там… Какое сегодня число? Восьмое? Замечательное число. Есть много-много-много чисел больше и еще столько же – меньше. Как хорошо, когда есть такая замечательная единица измерения: «дохуя». - Мистер Армстронг? - А? - За Вами прислать машину? Машину. Прислать. Зачем? Думаете, я могу въебаться в первый же столб на скорости, вдвое превышающей ту, на которой он… Этот чертов комок еще и шевелится вдобавок, царапая мне глотку. Я будто со стороны вижу, как мои губы обозначают слово «нет». Без звука. Звука нет. - ..нет, - шепчу, прижимая трубку сильнее к уху, - я сам. Где это?.. Телефон безвольно выскальзывает из моих ослабевших пальцев, как только коп заканчивает свои инструкции. Из динамиков еще слышно какое-то бормотание, пока я тяжело поднимаюсь с дивана. Может быть, это и невежливо, но кому какая разница. Мое тело живет отдельно от меня. Глаза шарят по комнате в поисках ключей от машины. Пальцы цепко хватают их, нанизывая на себя тонкое колечко. Я чувствую себя вполне нормально. Никакой заторможенности действий или ватных ног. Я двигаюсь спокойно и уверенно. Только, почему-то, наблюдая за этим со стороны. Вот он, я. Пересекаю гостиную. Подбираю по дороге футболку, покрытую пятнами от Колы. Натягиваю ее. Бездумно скользя взглядом по семейным фотографиям на стенах, выхожу в коридор. Присаживаюсь на корточки, зашнуровывая ботинки. Просто. Так, как делаю это каждый божий день. А потом я выпрямляюсь и… Прямо перед моими глазами висит куртка Майка. Я смотрю на нее, чуть ли не касаясь ее носом. И я уже здесь. Здесь, в своем теле. В эту самую секунду, в это самое мгновение я стою в коридоре и пялюсь на куртку Майка Дернта. Яркий солнечный свет сменяется темнотой с запахом дорогой итальянской кожи. - Эй, - пытаюсь возмутиться и снять с головы это непонятное нечто, но чьи-то сильные руки крепко обвивают мою талию. Идиотское хихиканье прямо над ухом не оставляет сомнений. - Шш. Нас нет, - тонкие губы впечатывают эти слова свистящим шепотом в мою кожу, - мы в домике. Нет нас, понимаешь? Нет. Пусть ищут. Тонкий аромат, исходящий от его любимый куртки, и манящий запах трескучего дыма и осенних листьев забавно щекочут ноздри. Фыркаю. Осторожно разворачиваюсь, не разрывая объятий, и нашариваю руками его плечи. Широкие и крепкие. - Значит, тебя нет, Притчард? Зарывается лицом в мои волосы, а я, подобно слепому щенку, тычусь носом в его шею. - Для тебя я есть всегда. Я рыдаю. Слезы разъедают глаза, ноги подкашиваются, и я валюсь на пол, неуклюже, как большой мешок картошки, и я рыдаю, истерически всхлипываю, пытаюсь сделать вдох, но эти слезы, эти чертовы гребаные слезы, они все льют и льют, и я трясущимися руками пытаюсь стереть их, но лишь размазываю их по лицу, пополам со струящимися соплями, и как только они идут на убыль, я снова вижу его, блядь, я вижу его глаза, я чувствую его рядом и снова начинаю захлебываться всем этим дерьмом, нескончаемым запасом жидкости, лежа на полу в окружении ботинок, мячей и еще множества разной поебени, и ничего я не могу сделать, НИЧЕГО, блядь, потому что беспомощен, как годовалый ребенок, Я БЕСПОМОЩЕН, потому что его нет рядом со мной, ЕГО НЕТ, И УЖЕ НИКОГДА НЕ БУДЕТ. Стук шагов на лестнице. Нет. Я поднимаю голову, глаза немилосердно щиплет, все вокруг застилает влажная мутная пелена. Шаги ближе, минуют гостиную и приближаются к коридору. Я сажусь, из крошечной царапины на руке сочится кровь какого-то абсолютно нереального алого цвета, я понятия не имею, как она появилась, но это неважно. Я смотрю на него, он замирает на пороге и тоже смотрит на меня – сначала удивленно, а потом испуганно. Слезы высохли очень быстро. И вот он уже рывком поднимает меня с этого гребаного пола и сжимает в железных объятьях, а я смотрю поверх его плеча и ничего не вижу. Просто смотрю. И он говорит что-то о спизженных телефонах и проклятых розыгрышах, а я полностью концентрируюсь на том, как его щетина колет мою щеку и мне плевать на все. На все. На все, только не на Эдрианн, что трясет меня за плечи и тревожно-истеричным тоном спрашивает что-то. В эту же самую секунду я понимаю, как ненавижу ее. Ненавижу. Ненавижуненавижуненавижу. Это чувство - оно рождается где-то на уровне живота. Оно - живое существо. Непонятный сгусток материи, твое родное дитя. Агрессивное, мощное - оно с корнем выдирает твои внутренности, накручивая их на свои длинные кривые пальцы, заходится в жутком хохоте, что перекатывается в жуткий нарастающий рокот. От этого рокота мелко дрожат тончайшие слои твоей кожи, от него крошечные невидимые волоски по всему телу встают дыбом. И вот оно лезет, лезет наверх, впиваясь когтями во все то, что может послужить опорой, принося тебе дикую, невыносимую боль. Оно добирается до твоей головы, и оно полно желания разрушать. Этот рокот заполняет твое сознание, он растворяется в твоих мыслях, твой мозг набухает до немыслимых размеров, и давит, давит изнутри на черепную коробку, и тебе не остается ничего иного, кроме как, истошно вопя, срывая глотку, дать выход этому проклятому существу. Твои слезы - это твой последний протест. Жгучая моча сегодняшнего победителя - мистера Гнева. Забери свою гребаную победу, сука. Я срываюсь. Хватаю удачно подвернувшуюся под руку рамку с фото и со всей силы швыряю ее в этого человека, в это существо, самое ненавистное для меня сейчас существо на свете. Раз. На какое-то краткое мгновение, сотую его долю, мне кажется, что я вижу отражение летящего заряда в этих полных неосознанного изумления глазах. Два. Две улыбки. Два абсолютно по-идиотски счастливых лица. Солнечный свет, отразившийся на стекле, ослепителен. Три. Рамка врезается в стену буквально в дюйме от головы Майка и рассыпается по полу тысячей осколков. Выдох. Все. Я встряхиваю головой, и мир резко возвращает свои краски. Моя голова кажется мне какой-то совершенно пустой, просто пугающе пустой. И я понимаю, что все. Ушло. И я с ужасом смотрю на эту сверкающую россыпь на полу - и тут меня с головой накрывает понимание того, ЧТО я чуть было не сделал. - Майки... Короткий четкий замах - и последнее, что я вижу, это искаженное жуткой гримасой его почти неузнаваемое лицо. А потом - неприятный глухой звук удара, поехавшая куда-то в сторону картинка окружающего мира, и мои зубы по инерции резко смыкаются на нижней губе. Я еще не успеваю свыкнуться с поселившейся в голове густой черной дымкой с красными проблесками, как вдруг до моих ушей доносится треск моей собственной футболки, и я, подчиняясь внезапному рывку, со всего маху впечатываюсь в стену. Выдох, кровь начинает сочиться между зубов, и я заставляю себя проглотить ее. Майки, нет, пожалуйста, нет. Моя безвольно повисшая рука оказывается у меня за спиной, ее заковывают в железные тиски, и я зажмуриваюсь, пытаясь остановить поток хлынувших из глаз слез. - Ты, гребаный ублюдок, - его дыхание, прерывистое и тяжелое, обжигает мое ухо, и тут из моей глотки вырывается истошный вопль, потому что только что, кажется, мою руку отдали на растерзание всем обитателям седьмого круга Ада, - ты... Я не слышу его слов, я впечатываюсь лбом в стену и со всех сил сжимаю зубами уже прокушенную губу, надеясь, что эта боль, этот металлический привкус во рту даст мне отвлечься от происходящего. Меня колотит, пот скользит по лицу вместе со слезами, а я даже пошевелиться не могу, только сильнее и сильнее сжимать зубы и молиться о том, что... Больно, Господи Иисусе, как же больно... Майки, бога ради, Майки, не надо, я же люблю тебя, Майки, пожалуйста, Майки, хороший мой, родной, Майки, нет... - Сука, - я плачу, нет, я позорно реву, и мои слова - они ничто, они бесконтрольно вырываются изо рта и растворяются в воздухе, они такие же жалкие и дрожащие, как и я, - как же я ненавижу тебя, ублюдочный сукин сын, падла, гнойное уебище, как же я хочу, чтобы ты сдох, твою мать, как же я ненавижу тебя, как же... И все прекращается. Я падаю на колени, сотрясаясь от собственных рыданий, и что-то настойчиво нашептывает мне, что это конец, что все - это я сейчас сдохну, и не прожить мне больше ни минуты, и я так и не увижу того, что будет завтра, и смерть моя будет такой же погано жалкой, как я и все мои никчемные слова. Но его шаги гулко раздаются где-то глубоко в сознании. И я нахожу в себе силы унять свои рыдания, подняться и на шатающихся ногах поплестись на кухню. Первое, что вижу, зайдя туда, - телефонная трубка. Она беспардонно пялится на меня, лежа на столе, пока я умываюсь, склонившись над раковиной. Набираю полный рот ледяной воды и выплевываю вместо прозрачной жидкости нечто мутно-розовое. Блядство. Поворачиваюсь, делаю несколько робких шагов - и вот уже я сжимаю во влажной руке телефон. Мама, привет. Это Билли. Твой сынок, Билли. Самый младшенький. Мама, мне страшно и очень плохо, мама. Мамочка, пожалуйста, помоги мне, ма... - И куда же ты, блядь, собрался звонить? Эта песенка, про пересмешника, она так и звучит в моей голове. Мамочка, спой мне ее, мам?.. Я стискиваю пальцами ни в чем не повинный пластик. - Не подходи ко мне, - шепчу, и слова раздирают горло, оставляя на нем глубокие царапины, мне больно говорить, но я пытаюсь, честно, - не подходи ко мне, сука. Провались я сквозь землю, если я еще когда-либо в жизни видел его настолько злым. - Ну, что ж, звони, - будто бы небрежно говорит он, но глаза его выдают, холодные блестящие глаза и полыхающие румянцем щеки, - позвони какой-нибудь грязной шлюшке и иди, оторвись. Давай, блядь, чем не вариант: пойдешь налижешься до состояния с трудом ползающего дерьма, а потом будешь трахать ее всю ночь напролет в ближайшем дешевом мотеле, давай, герой. Тебе же только этого и надо, тебе нужно расслабиться, чтобы прочистить все то накопившееся в твоей голове дерьмо, а сутра ты припрешься назад, затраханный до усрачки и веющий перегаром за милю, припрешься и попросишь прощения, что, нет? Я не заметил, как он подошел, я вжимаюсь задом в столешницу, пытаясь отстраниться от него, – мне страшно. Мне жутко. Я боюсь его, но еще больше боюсь его слов. На его шее отчетливо синеет надувшаяся жилка. - Ты только это и можешь, тварь. Ты просто трус и самый большой неудачник на этой планете. Чего ты боишься, а, блядь?!! – его голос почти звенит на этих внезапно высоких нотках, он снова наклоняется ко мне, близко, мне кажется, я слышу скрежет его зубов, я вижу каждую малейшую черточку его бешено пылающего лица, я пытаюсь прикрыть веки, но не могу, мой взгляд будто приковали к этим глазам, к этому такому родному и такому чужому лицу, - мамочки, что накажет тебя за то, что ты грязный пидор и трахаешься с лучшим другом?!! За то, что делал это в соседней с ней комнате, блядь, вцеплялся зубами в подушку, чтобы не заорать позорно на весь дом, извивался подо мной и просил еще, и все это в несчастные свои пятнадцать лет?!! Или, блядь, что тебя поклонницы, любимые фанаточки покинут, некого будет трахать на досуге?!! Это потеря да, но, по-моему, тебе СРАТЬ просто на меня, и тебе просто нечем больше занять свою жопу, да?!! Ублюдок гребаный, - резко переходит на шепот, почти шипение, - да ты ни на что больше не способен, кроме как подставлять свой зад и льстиво улыбаться всем подряд. Ты просто гнойная шлюха, что периодически лопочет мне слова любви. А я ведь, блядь, верю, знаешь, мразь, ВЕРЮ, блядь, что делает меня самым большим уебаном на этом свете, потому что ты, сукин ты сын, никогда себе не признаешься, блядь, НИКОГДА, в том, что... - Заткнись. У меня руки дрожат и из носа течет что-то вязкое липкое и теплое. И на губах смешиваются капли пота и слез. И я никогда в жизни не набирал этого номера. Но цифры, бесконечное число раз перечитываемые, на всю оставшуюся жизнь, наверное, врезались в память. И неожиданно громкие в повисшей тишине резкие гудки прерываются тихим шорохом. - Алло? Я смотрю ему в глаза и шепчу, и мой дрожащий шепот кажется мне умоляющим: - Эди? Я только что влепил ему самую сильную пощечину, что вообще можно себе представить. Он дрогнул и на какой-то жалкий миллиметр отстранился от меня. И это сейчас - моя личная победа. - Узнала? Да, это я. Как ты? Прости. Прости за то, что мне придется сейчас сделать. - Эди… приезжай в Калифорнию и выходи за меня, а? Грязно-серые глаза расширяются. Румянец с щек сходит за считанные секунды. Получи, сука. - Что? Ты согласна? И вот здесь время останавливается. Я - профессиональный оператор. Я кружу вокруг этой мизансцены с камерой, разыскивая наилучший ракурс. Высокий, до смерти бледный блондин на подгибающихся ногах делает пару шагов назад. Он вцепляется пальцами в столешницу позади себя, пытаясь удержаться на ногах. Его всегда гордо расправленные плечи безвольно опускаются, спина неестественно горбится. Но он так и не опускает взгляда, и его глаза постепенно заволакивает неясная, невидимая постороннему дымка, будто он уже не различает ничего перед собой, будто остался где-то в другом моменте бесконечности этой Вселенной… Я медленно облизываюсь, и по ушам бьет звук скрежета от соприкосновения сухого языка со столь же сухой губой. Но это мне, конечно же, только кажется. Губа-то у меня как была в крови, так и осталась. Вот он, этот момент. Небольшая пауза между двумя реальностями. Первая уже закончилась, а вторая еще не началась. Я молчу, впитывая в себя его атмосферу. Сколь же сладостно это ожидание, это время, которого не существует. Проекция наших мыслей. Мы все трое прекрасно знаем, что сейчас случится, но мы не можем говорить об этом, пока это не случится. Но мы знаем. Но… Вот он, самый важный шаг в моей жизни. - А я нет, - сообщаю я ей слегка надтреснутым голосом, - Нет, я не согласен. Кому нахрен нужны эти знания? Майк выпрямляется, он похож на натянутую струну – весь напряжен, до самой последней клеточки тела. Кажется, он сейчас встанет на носочки и вытянется еще сильнее, только бы достать, не потерять эту последнюю крошку надежды. Он ведь совсем не понимает, что происходит, мальчишка мой. На лице его отражается целый комок смешанных и перепутанных между собой эмоций, и я могу легко взять каждую и отделить. Вот это - страх. Вот это - надежда. Немножко правее - ненависть, а чуть выше и левее - любовь, а где-то совсем рядом с отчаянием - вера... - Я, конечно, люблю тебя, - продолжаю я информировать свою бывшую девушку, с садистским удовольствием и каким-то робким чувством жалости вслушиваясь в тихое дыхание, доносящееся из соседнего штата, - по-своему. Но я собираюсь жить с тем человеком, за которого я сдохну не задумываясь в любую секунду и которого люблю во всех возможных смыслах этого слова, - я говорю и говорю, захлебываясь своими словами и этим проклятым металлическим привкусом во рту, пытаясь успеть сказать как можно больше, пока кто-нибудь из них не пришел в себя, - И да, Эди, да, он – парень, к тому же, ты прекрасно знаешь его. Но веришь, нет – мне СРАТЬ. Мне срать, что о нас будут думать и кто что скажет по этому поводу. Мы будем жить вместе, домогаться друг друга на концертах, целоваться в парках на виду у беременных мамаш и трахаться в собственном доме так, что наши вопли будет слышать вся улица, веришь? И я не могу на тебе жениться, детка, извини. Потому что за те тринадцать лет, что мы будем жить счастливо вместе, я так и не смогу полюбить тебя и наших будущих детей хоть на малейшую толику так же сильно, как его, понимаешь? Я, надеюсь, что ты понимаешь, и не будешь держать на меня обиду, дорогая, я ведь хотел как лучше… - Сукин ты сын, - это какой уже раз за сегодняшний день? – ненавижу тебя, урод гребаный! Не звони сюда больше, педрила тошный!!! Короткие гудки. Я аккуратно кидаю трубку в стену и смотрю на него. И почему же мне совсем плевать на то, что она сейчас в своей Миннесоте рухнет на кровать и будет долго-долго рыдать, проклиная меня и весь мой род? - Сукин ты сын, - господи, сколько же разнообразия у меня в жизни, - я тебя ненавижу, сволочь! Он разворачивается и собирается покинуть кухню, но я догоняю его. Я смеюсь. Громко и заливисто, смех просто распирает меня изнутри. Я обнимаю его сзади, сильно-сильно сжимая в кольце своих рук. Мою щеку приятно щекочет шероховатая ткань его рубашки. - Я сделал это, - выдавливаю из себя эти слова сквозь приступы абсолютно чистого счастливого смеха, - теперь только одна реальность, понимаешь? Только одна, только для нас. Он пытается вырваться, но безуспешно. Нет, не сейчас. Сейчас я могу все. И меньше всего на свете я сейчас хочу отпускать его. - Майк, - я по-прежнему смеюсь, да, вжимаясь в его широкую гибкую спину, - я люблю тебя, придурок. Я жить без тебя не могу, чудовище, - тычусь губами ему в шею, слегка приподнявшись на цыпочки, - я люблю тебя, слышишь? Люблю. Люблю. И только эта гребаная ослепительно белая полоска кожи, обернувшаяся вокруг безымянного пальца левой руки, все портит. Она говорит мне, что слишком поздно. Интересно, а в темноте она светится? Я с любопытством разглядываю этот совсем небольшой, но такой значимый участок своего тела, впервые оголившийся за последние тринадцать лет. На фоне смуглой кожи это проклятое клеймо просто полыхает своей белизной. - Привет из далекого ‘94ого, - ловлю собственный взгляд в зеркале заднего обзора. Испещренные красными нитками сосудов белки. Усмехаюсь. Я сжимаю и разжимаю собственные пальцы, пытаясь свыкнуться с этим давно забытым ощущением свободы. Но что значит для утопленника снять с шеи камень уже после своей смерти? Прохладный металл быстро нагревается в кулаке. Это смешно, но я ведь его даже в душе не снимал. Медленно разжимаю пальцы и смотрю на мирно покоящийся на потной ладони предмет, укравший мою жизнью. Я ведь ничего не помню из того дня, я это только сейчас понимаю. Мимо носятся машины, ходят люди с большими пакетами, набитыми стандартными продуктами – как в банальнейшем американском фильме с хэппи-эндом – зелень, французский батон и несколько помидоров. Я вижу это боковым зрением, вот именно сейчас, да – вот она, эта старушка с легким оттенком синевы в седых волосах! Шлепает себе как ни в чем ни бывало по тротуару и даже внимания не обращает на меня. Не надо, нет. Не вытаскивайте меня назад в реальность. Я отворачиваюсь от окна и возвращаюсь в свой маленький мир. Идеальный круг. Никаких неровностей. Никаких вставок. Ничего лишнего. Если бы мы с тобой заказывали себе кольца, знаешь, я бы попросил только об одном. Чтобы на внутренней стороне было выбито твое имя. Майки. Именно так, и никак иначе. Тебе бы вряд ли понравилась эта затея, знаю. Это только я так сентиментален и столько лет проходил с твоим медиатором на шее, на котором было небрежно выцарапано сакраментальное “M+Б”. В печали и в радости, в богатстве и бедности… - Пока смерть не разлучит нас, - шепчу, глядя на кольцо, а вижу только твои глаза. Это я виноват. Я виноват, что у нас не было на то возможности. И проклятое клеймо остается памятью об этом. Эта сука отчаянно крепко впилась в мою плоть. Гребаный символ хрен-знает-чего стал частью меня, пожирая мою энергию, жизненные силы, все мои положительные эмоции, не уставая напоминать, КТО здесь хозяин. И пусть я и избавлюсь от него, но его призрак так и будет вечно гореть на моей коже, каждый раз напоминая... Каждый раз я буду смотреть на него и вновь и вновь свистящий шепот в моей голове, издевательский и чертовски настойчивый, будет повторять: «Слишком поздно, милый». Шепот женщины, с которой я связал себя священными узами брака тринадцать лет назад. Резко вдавливаю педаль газа в пол, и по ушам ударяет воодушевленный визг шин. И где-то уже далеко позади широкий золотой ободок еще два раза подпрыгивает, неторопливо катится несколько дюймов и ничком валится на асфальт.
okstrong: 002. when u’re gone. - Ужасная катастрофа, мистер Армстронг. Мои соболезнования. Я не различаю слов. Я один сплошной тонко чувствующий нерв, для которого существует лишь это пошлое восхищение в голосе, такое, будто мне вручают Оскара за лучшую драматическую роль. Ублюдок. Липкая от пота ладошка совсем еще юное лицо, усыпанное крупными прыщами, до такой степени назревшими, будто они вот-вот лопнут и брызнут во все стороны вонючим желтым гноем. Глубоко посаженые глазки с суетливо скачущими зрачками и огромные лопоухие уши. Нет, это не гиперболизация никакая. Это реальный абсолютно служитель закона. Сей сучий выродок мне не понравился сразу. Еще когда я только вытряхнул себя из машины и издалека увидел его тщедушную фигурку. - Дорогу… Вспышка камеры откуда-то сбоку. Я резко зажмуриваюсь, но яркий свет безжалостно пронзает тонкую кожицу век. - Это он… Шепот накладывается на шепот, восторженные вдохи – на вдохи, еще сверху на шепот, испуганное ойканье врывается в этот непонятный ком, и вот уже мои уши наполняет напряженный, на грани истерики, гул. Звук взбудораженной толпы не спутаешь ни с чем. Внутри обрывается что-то. - Мистер Армстронг, сюда, пожалуйста… Кто-то хватает меня под руку и настойчиво тащит прямо в эту встревоженную гущу. Мне страшно. Я хочу закричать, хочу остаться на месте, Я НЕ ХОЧУ ИДТИ ТУДА. Я не могу пойти туда один, нет. Они сожрут меня, разорвут на клочки. - Ой, точно, он, он! Звать-то его как, господи… Мне нужен Майк. Рядом, прямо здесь и сейчас. Мне очень нужен Майк, он не даст меня в обиду, нет. Они не посмеют тронуть меня, если он будет со мной. - Мистер Армстронг, позвольте… Да отпусти же ты меня, ублюдок! Я не пойду никуда без него, слышишь меня, нет?!! - Ох, не знаю, басистом он был, кажется.. Ну, блондин такой, да… Ты, шлюха, паршивая сучка, слушай сюда! Его зовут МАЙК, слышишь, уебище?!! У него есть имя, гребаная шалава, не смей говорить о нем, будто его нет, падла! ЕГО ЗОВУТ МАЙК, ТУПАЯ ДУРА! - Следуйте за мной, мистер Армстронг… Дорогу! Убери свои чертовы руки, уебан! - День какой-то, ну, точно, день, да вот какой только… ДА ЗАТКНЕТЕСЬ ВЫ КОГДА-НИБУДЬ?!!.. - Ну же, фоткай, фоткай быстрее! Резкий щелчок. Ну же, сука, жми на этот проклятый курок… Стоп. - Мистер Армстронг… Перед глазами проносится очередная резкая вспышка фотоаппарата, забрав у окружающего мира всю его насыщенность цветов. Одно сплошное мутное бесцветное пятно. Бессмысленный набор звуков и запахов, потерявший все свое очарование. Они окружают меня со всех сторон. Ревущие в замедленной съемке монстры, не знающие толком ничего. В их головах пустота. Они не знают, зачем они здесь. Им плевать, кто я. Они не знают моего имени, не знают меня. Но они тянутся ко мне, пытаются ухватиться за меня, зацепить хоть малейший клочок моей гребаной оболочки. Просто потому, что этой самой оболочки мечтают коснуться многие другие. Стадный, сука, рефлекс. И невдомек им, что у них на кончиках пальцев остается сверкающая пыль. Позолота. Всего лишь позолота. - Ты настоящий, - мягкое касание тонких пальцев моей щеки согревает душу. Как ласковое осеннее солнце с его теплыми лучами, что украдкой выглядывает из-за облаков. Он улыбается, успокаивая, и я улыбаюсь в ответ, потому что с далекого детства знаю одну простую истину: Майки никогда мне не соврет. Никогда в жизни. Майки… - Да, жуткая авария, жуткая, - подобно дешевой дрели из очередного «Магазина на диване» сверлит мой мозг своим бормотанием этот противный малый в форме. А я как-то вот внезапно понимаю, что оставшихся крох от привычки жить хватает лишь на то, чтобы сканировать тягучее серое вещество в голове на предмет всего, что связано с тобой. Сейчас это кажется каким-то невозможно важным, важным настолько, что все - абсолютно все - теряет смысл. Нет, нет, нет… Нет смысла. Он был только один, всегда, всю жизнь, всю нашу яркую, по-настоящему живую жизнь… Смысл в тебе. Во мне. В мгновении. В мгновении, которое мы просто проживаем снова и снова, в котором растворяемся, в котором постоянно находим друг друга. Ты украл его. Слышишь, черт возьми? Я знаю, что ты слышишь меня. Ты украл его, попросту забрал с собой, выбросил меня за борт поезда, что ходит по одному и тому же маршруту с одной-единственной станцией «Мгновение». А я лежу на путях, выплевываю изо рта мелкие песчинки и грязную дорожную пыль - и даже и не думаю подняться, потому что теперь это твой поезд, и он сошел с рельс. Ты выкинул меня здесь, в этом проклятом месте, которому не хватает всего лишь одного для того, чтобы из долины смерти стать точкой Счастья на карте мира. Не хватает тебя. - …гнал под 120. И куда так нестись, черт возьми? Куда? Тут же ограничения на каждом шагу, о чем он думал вообще? А тут этот мусоровоз из-за угла, он, наверное, и понять толком ничего не успел. Нет, не было у него шансов. Машина, сами понимаете, хрупкая такая… - Не лезь, блядь! Он вырывает у меня из руки большую губку нежно-голубого цвета, в ответ на что я лишь фыркаю оскорбленно. - Параноик. Не девственности же я ее лишать собрался? Раздраженно зачесывает пальцами мокрые пряди со лба назад. Влажный торс лениво блестит в ярких солнечных лучах. Пробегаю языком по неожиданно сухим губам. - Не умеешь с женщинами обращаться, Армстронг, – не берись. Она же хрупкая, с ней нежно надо. Понимаешь, нет? – ворчит, тщательно намыливая и без того блестящие бока своей суженой. Фыркаю и от нечего делать читаю этикетки на бесконечных бутылочках/баночках, выстроившихся по росту в ряд. Блядь, ну на кой хер ему ароматизированные средства для мытья машины, а?.. Еще и с разными экстрактами…Еще и в таком количестве… Фетишист гребаный. - Мне не дано, дружище, извини. Нежность я только в отношении собственной задницы воспринимаю. - Котеночек мой любимый… - Притчард, мы с тобой трахаемся вот уже на протяжении почти двадцати лет с завидной периодичностью, если ты вожделеешь моего совершенного тела, то так и скажи. - Мудак, я не с тобой разговариваю. Вот так, глазастенькая моя, теперь помоем мордашку… Решение как-то само приходит в мою больную голову. Вооружившись как следует пропитанной очередным моющим средством губкой, тихонько подкрадываюсь к нему сзади и, едва сдерживая смех, с усердием посудомойки начинаю натирать ему голову. - У-ти моя психопаточка родная, пора нам как следует поработать над твоей крышей! Ржу, руки трясутся, а он матерится на чем свет стоит и, недолго думая, скручивает меня в бараний рог и поливает мыльной водой из ведра. Зато весело. До тех пор, пока… -…жаль, жаль. Знаменитость, богат, девушка красивая наверняка… …пока не придет Бриттни и… Бриттни…блядь. Ей же нужно позвонить. Эй, Армстронг, это реальность. В этой реальности тебе нужно позвонить его девушке, позвонить его друзьям, позвонить Тре. Какого это? Джойстик вниз. Еще. Раз, два. Шесть пропущенных, одна смс. Раз-раз. Не заострять внимания на этих буквах. Не пускать слез. Слез нет. Раз-раз. Контакт из трех букв. Туууу-туууууу-тууууууу, тра-ля-ля, бля. - Алло? - Тре, привет, дружище. А знаешь, Майки сегодня… …что? Не можешь? Не можешь, блядь?!! Не можешь даже самому себе признаться, что… -…умер. Погиб. Разбился. Господи. Господи Иисусе. Его нет. ЕГО ПРОСТО БОЛЬШЕ НЕТ. Жизнь теперь приравнивается к самой пагубной из всех вредных привычек. - Зрелище не для слабонервных, да, но вы посмотрите… - Ты уверен, что это именно она? Нет, мне определенно не нужен ответ. Я уже вижу в его глазах отражение этой фиолетовой красавицы, вижу, с какой мягкой осторожностью, с каким трепетным благоговением он проводит пальцами по ее гладкой поверхности, едва касаясь. Из БМВ получаются хорошие гармошки, ты еще не знаешь? - Ага. Последний штрих. Залезай. Чего он хочет? Смеюсь, открываю легкую дверцу трещинаголыйострыйметаллкакжеванаяфольга и плюхаюсь на кожаное сиденье цвета топленого молока. Он стоит снаружи, сложив руки на груди, и задумчиво пялится на меня. - Что? Удовлетворенно цокает языком. - Нет, определенно, как будущий незаменимый атрибут этой машины ты смотришься вполне достойно. Не, ты ей, конечно, по всем пунктам проигрываешь, но в свете вашего контраста она только шикарнее смотрится. - Да пошел ты, - обиженно отворачиваюсь к противоположному окну, и в этот самый момент мозг пронзает убийственная в своей ослепительности стрела. Стекло в миг покрывается мелкими трещинами и серебристым дождем осыпается вниз. Желудок сжимается до микроскопических размеров, а пульсирующий мешок застревает в горле. - Майк! Руки на автомате вцепляются в сиденье и тут же нашаривают что-то липкое. - Майк… На глаза что-то давит изнутри, коленки дрожат, я оборачиваюсь, хочу предупредить, закричать, позвать на помощь, но его нет. ЕГО НЕТ, только красные лужи, только непонятные белые ошметки, только искривленный руль, и все сжимается, сжимается… - Где... он? Это эхо, звенящий гром, отскакивающий от стен толпы, это он доносится мне в ответ, насмешливый, прессующий. Это не ты ведь говоришь! Я знаю твой голос! Где ты?!! Кто это говорит, черт возьми, кто?!! - А, Вы имеете в виду тело?.. Увезли уже, его сразу увезли…. Засунули что осталось в мешок и увезли… Кошмарное зрелище… Такое мясо было, такое мясо… Мясо… А многие думают, что мы вегетарианцы. Толпа делает еще шаг вперед, а мое тело почему-то распадается на молекулы, которые стыдливо убегают в кромешную тьму.
okstrong: 003. dead man walking (totally flashback). - Я хочу какао. - Что? - Садись сюда. Затушить сигарету о белый подоконник. Кровать прогибается под весом двух рассевшихся на ней тел. - Притчард, я ослышался, да? - Почти двадцать лет назад мы сидели у тебя в комнате на кровати, играли на гитаре песни Оззи и говорили о нашем брутальном рокерском будущем, а твоя мама приносила нам какао, как маленьким детям. Помнишь? Бабочки в животе. Смех. - Помню. У тебя еще была крайне злостная привычка проливать его на мое одеяло… Часы пронзительно тикают, отсчитывая каждую новую секунду нашей дружбы. А до концерта еще три… Два… Один… Бэнг-бэнг. - И следующая наша песня называется…WAITING!!! Потные разгоряченные тела пихают друг друга, истошно горлопанят, надрывая свои глотки, одной сплошной удушливой волной напирают на сцену. Парочка размалеванных взлохмаченных девок уже размахивают собственными майками над головой, взгромоздившись на плечи своих бойфрендов, и с энтузиазмом трясут объемными буферами. И это уже после первой песни. Умею я, сука, заводить толпу, определенно. Я старею, должно быть. Иначе как объяснить тот факт, что мне абсолютно срать на все это. Мне 29, у меня идеальная во всех отношениях жена, двое чудесных детей, лучший друг, по совместительству - бывший любовник, собственный дом, альбом десять раз становившийся платиновым и достаточно бабла в банке, чтобы безбедно прожить остаток своей жизни и обеспечить ее детям, а то и внукам. А единственное, чего я сейчас страстно желаю – это засесть на кухне в полной темноте, с неисчерпаемым запасом пива и блоком любимых сигарет. Вдыхать ворвавшийся через распахнутое настежь окно свежий ночной воздух, выпускать очередную тугую струю дыма изо рта и топить жалость к своей бездарной душонке в литрах алкоголя. Мне действительно срать, что я для них сейчас – Бог. И уже давно нет того адреналина, нет того ощущения, что у тебя в венах вместо крови течет бешено пузырящаяся Кола. Уже давно – только апатия. Давно – это последние года четыре. Давно – это…. Да, они же ждут. Я покрепче хватаю гитару, привычно зажимаю начальный аккорд и прижимаюсь губами к микрофону. Толпа пропускает мимо ушей разнесшийся над залом тихий размеренный выдох. Каждой клеточкой своего тела чувствую напряжение, нарастающее позади меня. Тре застыл, нависнув над барабанами, готовый в любую секунду подхватить мою игру. Я не вижу, но знаю. Раз, два.. - Деррррррнт. Зал на какое-то мгновение стихает в немом молчании. И я понимаю, что еще жив. Нет, я не ходячий труп. Что-то еще осталось от того старины Армстронга, живого и фанатично влюбленного в свою работу, в дело всей жизни. Потому что меня прошибает холодный пот от осознания того, что я могу упустить их. Этот страх, его можно назвать мальчишечьим. Именно его ты чувствуешь, когда старшая сестра грозится выставить тебя голышом на улицу; когда ты стоишь перед всем классом, рассказывая стих, и вдруг понимаешь, что совершенно не помнишь следующей строфы; когда, надвинув козырек кепки на глаза, пытаешься незаметно проскользнуть мимо стайки подвыпивших старшеклассников. Любая оплошность – и я полностью теряю контроль над ними. - Деррррррррррнт! Звонче, настойчивей. Ропот. Свист. Аплодисменты, одобрительные крики. Господи, они думают, что это игра. Спасибо тебе, Господи. Поворачиваюсь как раз в тот момент, когда Майк уже в третий раз дергает струну баса. - Дерррррррррррррррнт!!! – возмущенно дребезжит она, требуя к себе внимания. Чего он хочет, черт возьми?!! Зрители заходятся в очередном вопле, заслышав знакомый ритм. Драм-соло. Драм-соло? Тре, дружище Тре, да благослови тебя все монашки мира. У меня такое ощущение, что я вляпался в цемент, в подошвы кед будто вцепилось что-то вязкое и липкое, заставляя буквально прирасти к полу. Так уж получилось, что мы с Майком – лучшие друзья на протяжении уже девятнадцати лет. И в первый же день нашего знакомства мы стали обладателями удивительного дара: понимать друг друга без слов. Нет, мы не экстрасенсы там какие-нибудь. И, конечно, не можем прочесть мысли друг друга, словно открытую книгу. Но наша связь необычайна крепка, я бы даже сказал, пугающе крепка. В тот день, когда умер папа… Я не знаю, как Майк нашел меня тогда. Прошло уже столько лет, а я до сих пор понятия не имею, как ему это удалось. Но факт остается фактом – он нашел меня и этим спас мне жизнь. Нам было по десять. И ему не нужно было задавать вопросов, а мне не нужно было давать на них ответы. Нам всегда было о чем помолчать. Теперь мы, двое двадцатидевятилетних ублюдков, приближаемся друг к другу, перед глазами тысяч людей, я смотрю ему в глаза и знаю, что сейчас мы будем откровенно лгать. Прямо в лицо. И срать нам на правду, которую все равно не скрыть. Мы оба знаем причину и оба знаем, кто здесь виноват. - Майк, что за дерьмо? – спрашиваю спокойно, с заявкой на возмущение. Но только лишь с заявкой, потому что прекрасно осознаю, что уж я-то не имею никакого права что-либо ему предъявлять. Ударная партия бьет по ушам, разрывает мозг на клочки. Кажется, Тре решил выбить всю душу из несчастной установки. А к концу концерта, я знаю точно, он ее еще и подожжет, как проклятого еретика. Ну, это же Тре, что с него взять. Майк говорит что-то, но я догадываюсь об этом лишь заметив шевеление его губ. - Чего?!! – ору, заткнув пальцами одно ухо. Это все еще барабаны, или мое сердце? Сердце толпы? - Это я тебя, блядь, должен спросить, - он наклоняется ко мне, крепко вцепившись в мое плечо пальцами, его слова отражаются мурашками на моей коже, он зол, он на взводе, он еле сдерживается, чтобы не разбить о мою башку свой бас, я это чувствую, - какая на хуй Waiting, Армстронг?! - Майк, не сейчас, ладно? – давай не будем, а? Знаешь, Джейкобу уже три года. А ты до сих пор не простил? - Сейчас, блядь. Мы всегда играем Hitchin’ A Ride после Welcome To Paradise, блядь, почему я узнаю об изменениях в сет-листе в последний момент?!! - Твою мать, Майк, - тебя разве это волнует? Ну давай, скажи мне, что тебе волнует на самом деле, а? - ты можешь не выебываться, а просто отыграть гребаную песню? - Ты себя кем возомнил, дорогуша? Мы все еще группа или Билли Джо и его клоунский ансамбль? Майки, ну не надо, а? Пожалуйста. Ты говоришь слишком много ненужных вещей, мой багаж вины за спиной и так достаточно тяжел, дружище. Мне ПРИШЛОСЬ так поступить. Понимаешь? Да, блядь, я не учусь на собственных ошибках. Но я сделал выбор, и… Блядь, мне больно. Ты это хотел услышать? Да, сука, мне тоже больно, да, ты, быть может, даже и не догадываешься НАСКОЛЬКО, но я же не пытаюсь испоганить тебе жизнь. - Майк, нас ждет несколько тысяч человек, мы можем поговорить об этом потом? А, может, потому что я действительно виноват? - Срать я хотел на них, и на тебя тоже, дорогой, вместе с твоим ебучим эгоцентризмом. …прости. - Отлично, дружище, спасибо. Я тебя тоже очень люблю. Очень… - Иди на хуй, пиздабол. Послушаться и покорно побрести на свое место. Дубль два. Я покрепче хватаю гитару, привычно зажимаю начальный аккорд и прижимаюсь губами к микрофону. Раз, два… Песню начинаю я. - I’ve been waiting a long time… Самое главное – это слышать себя и не дать голосу дрогнуть. - For this moment to come… - Я не знаю, как это получается, - говорит щуплый светловолосый мальчишка, пожимая острыми плечами, - просто я смотрю на тебя и знаю что делать. Я зажмуриваюсь. - I’m destined for anything at all… Самое главное – это слышать себя и не дать голосу дрогнуть. Подхватит или нет? - Downtown lights will be shining… Каждое твое новое касание струн – рождение очередной маленькой зверушки в моей голове. Они беззастенчиво грызут мой мозг, запасаясь кормом на зиму. - And no one can touch me now… Блядь, я что, строчки пропустил, или что это за херь вообще творится? - Слушай-эди-беременна-нам-нужно-прекратить-это-мне-уже-до-хрена-лет-и-пора-подумать-о-семье-я-хочу-быть-нормальным-папашей-и-мне-с-тобой-хорошо-но-извини. - Иди на хуй. - It’s too late, ready or not at all… Приходите все смотреть на Билли Джо Армстронга. Это существо на одной песне сосется с парнями, на другой трясет яйцами, упакованными в леопардовые стринги, а на этой ревет, как девчонка. Я действительно виноват? Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВИНОВАТ? - Well I’m so much closer then… - Только не смотри вниз. Я опускаю взгляд. Первый ряд. - …I have ne - почемуизигрывышелбас? - ver known… Секьюрити сражается с какой-то девкой. Наверное, пыталась забраться на сцену, или что-то вроде того. Она смешно машет ногами и руками, пытаясь освободиться от этих стальных объятий. Буйная. А в двух шагах от этого действа какой-то парень направляет на меня пушку. - Wake up! И кто-то вдруг резко опускает рубильник, и все звуки мира сосредотачиваются в одном единственном щелчке курка и уже после – свисте пули. Так громко. Даже новорожденный Джейкоб не вопил так. Где-то сбоку бас с легким, почти нежным стуком ударяется о пол. Множество лиц смешиваются в едином вихре, когда две ватные палочки, исполняющие роль моих ног, подгибаются. Я падаю мучительно долго, наверное, красиво падаю. Но долго. Ярчайший искусственный свет больно, словно ножом для рыбы, режет глаза, и я понимаю что все, чего я хочу это закрыть их. Закрыть… закрыть глаза… Господи, эти две пленочки, они такие тяжелые, так и просятся, чтобы опустить их, уронить…. Майки… - Ублюдок, не смей!!! Это мелкое землетрясение моего тела. Те-ло-тря-се-ни-е. Он такой смешной, когда весь раскрасневшийся и вспотевший, с широко распахнутыми глазами. И он сейчас нахрен оторвет мне воротник рубашки. - Билли! Билли, ты меня слышишь?!! Сукин ты сын, ответь! Билли!!! Протягиваю руку, чтобы поймать рассеивающийся контур моего любимого чудовища, и смеюсь больно, когда она появляется в поле моего зрения. Такая большая. - Не ори, придурок, - говорю, - спугнешь… Темно. Блять, все-таки, спугнул. - Билли? - А? Маленькие склизкие червячки, забравшиеся мне под кожу, испуганно разбежались в разные стороны, заслышав этот голос. Я ржу, потому что мне дико щекотно. Может, их там, конечно, и вовсе не было, но мне же нужен повод поржать? Я спотыкаюсь о длинную спутанную траву и падаю. - Вставай. Тебе не нужно ходить туда. Я поднимаюсь, и все равно иду. Я что, идиот, что ли, чтобы слушать Эдрианн в желтом платье? Ветер призывно завывает где-то вдалеке, там, где обнимаются болотного цвета деревья. Трава оборачивается вокруг моей ноги, пытаясь остановить, но ее же все равно скурят рано или поздно, у нее в любом случае нет шансов. Эта поляна кажется бескрайней. Я все иду и иду, а моя гребаная цель все дальше и дальше. - Ты стиральную машину выключил? Она выплывает откуда-то из леса, в этом своем жутком лимонном платье в фиолетовый цветочек, развевающемся, как черт-знает-что на ветру. Не стиральная машина, само собой, а Эдрианн. И вот она все кружит и кружит, и бормочет что-то, а мне срать. А я пришел. Ладони обжигает ледяной холод крышки гроба, на который я неуклюже забираюсь. Стучу по стеклу костяшками пальцев. Он не слышит. Его руки картинно сложены на груди. Тонкие пальцы сжимают ярко-рыжий подсолнух. Глаза закрыты. Лицо каменное. Майки, кончай придуриваться. Я тебе латте принес. Просыпайся. Восторженно ревет Джейкоб, прыгая в своей желто-голубой тигриной шкуре. - Угомонись, а? Сажусь, скрестив ноги, и посасываю кончик трубки. Какой-то мудлан запихал в нее жуткий табак из брюссельской капусты. Что за название вообще такое идиотское? Брюссель. Там, наверное, все такие худые и с лицами зеленоватого оттенка. И все давятся и давятся этой своей капустой. Придурки, ей-богу. - Я все равно не уйду отсюда, милая. Эдрианн смеется и поправляет на руке браслет из нежно-розовых ракушек. - Ты умер, Билька-Килька. Я с приятным хрустом откусываю кусочек трубки и с удовольствием проглатываю его. Вишня с карамелью, и никакой брюссельской капусты. Она заправляет зеленую прядку за ухо. - Нет, ты что, - говорю, - это он умер. Она недоуменно хлопает ресницами, у нее глаза шоколадного оттенка с, почему-то, вертикальным зрачком. - Ну. Я и говорю - ты умер, - она слегка тянет меня за рукав, - идем. Идем с нами. Опускаю взгляд. Он не подает признаков существования. Улыбаюсь и киваю. - Нет. Ветер добрался и до меня. Я ежусь и кутаюсь в вязаный бордовый шарф с рождественскими узорами. - Идем. - Нет, - ставлю жирную-жирную точку у нее на лбу. Она уходит, понуро опустив голову. Подол платья волочится по траве, Джейкоб калачиком катится следом, подвывая, а я доедаю трубку и вновь смотрю вниз. Взгляд широко распахнутых глаз цвета асфальта безумен. Улыбка растянута от уха до уха, обнажая ровные белые зубы. Жуткая гримаса намертво приклеилась к его лицу. В жилах стынет кровь, а короткие волоски на затылке встают дыбом. Потому что он смотрит прямо на меня. Я сдавленно кричу, кричу его имя. Звук никак не хочет вырываться из моей глотки, я зажмуриваюсь, а когда открываю глаза… Тре? - Черт возьми, Билли, ты как? Сон. Господи, гребаный сон. - А? Нормально… Вытягиваю шею и чуть ли не глохну от хруста собственных костей. Блядь, такое ощущение во всем теле, будто меня долго и мучительно пытали на дыбе. - Сука-а-а-а-а-а, - цежу сквозь зубы, протирая глаза. Я как будто в двух измерениях одновременно нахожусь. Ненавижу этот момент. Чтобы, блядь, я еще хоть раз на диване засыпал… - Чудо, блядь, - выдыхает Тре, и я вдруг понимаю, что что-то не так в его интонациях. Что-то по-настоящему не так. Разлепляю веки и смотрю на него. - Тре, ты что..? Он мгновенно отводит взгляд, но от моего внимания не ускользает, что глаза у него непривычно покрасневшие. - Ты нас всех жутко перепугал, парень, - говорит он, рассматривая свои руки, - я не слышал выстрела, Майк перестал играть, я поднял голову и увидел, как ты падаешь. И только потом – того уебка с пушкой. Выстрел? Я падал? Что за… - Билли! Билли, ты меня слышишь?!! Сукин ты сын, ответь! Билли!!! О Господи. - Майк. Где он? – говорю я, вцепляюсь в спинку дивана и приподымаюсь. Мир вокруг неустойчиво пошатнулся. - С копами, - Тре встает со стула и подает мне руку, - он бросился на этого психа сразу после того, как убедился, что ты просто в обмороке. И попутно изрядно помял парня из охраны, который пытался его остановить. Рывком поднимаюсь с дивана. - Он..? - С ним все будет нормально, - мы встречаемся взглядами, - теперь будет. Я молчу. Я просто не знаю, что сказать, поэтому молчу и смотрю куда-то поверх его плеча. Промахнись этот ублюдок на пару дюймов… - Знаешь, Билли, - я вздрагиваю и перевожу взгляд на его переносицу, боясь заглянуть в глаза, - я бы посоветовал тебе серьезно задуматься над тем, где твое настоящее место. - Ты о чем? Пауза. - Я бы и врагу не пожелал того, что чувствовал Майк в тот момент. - Ублюдок, не смей!!! Вдоль позвоночника пробегает холодок. Что было бы с ним, если бы я…? Тре улыбается слабо и кладет руку мне на плечо. - Подумай. А пока… я безумно рад, что с тобой все в порядке, дружище. Я улыбаюсь в ответ. - Спа… Меня обрывают на полуслове чьи-то чрезмерно громкие ругательства откуда-то из-за двери. Синхронно поворачиваем головы. Спор на повышенных тонах и топот ног. - Я, пожалуй, пойду, - скороговоркой выдает Тре, подходя к двери и, когда ему остается уже буквально пару шагов, она резко распахивается, с грохотом врезаясь в стену. Он сжимает меня в тесных объятьях, прижимая к себе, так сильно, будто боится, что я вот-вот исчезну. Тихо щелкает замок закрывшейся за Тре двери. Я робко обвиваю руками его шею. Мы молчим. Он дышит мне в волосы – шумно, сбивчиво. Я слушаю, ловлю это его дыхание, каждой клеточкой своего тела ощущая его мелкую дрожь. Я люблю его. Он судорожно сглатывает и что-то влажное касается моей щеки. - Ты плачешь? – шепчу, касаясь губами нежной кожи в изгибе его шеи. Он приглушенно фыркает в попытке усмехнуться. - Да, - отвечает едва слышно, - наверное. Медленно, очень медленно скольжу пальцами по его шее, пробегаю по линии подбородка и, зарывшись в тонкие волосы на затылке, мягко привлекаю его лицо к себе. Он послушно склоняет голову, и прежде чем коснуться его губ своими, я ловлю крупную каплю с его скулы. Наш первый поцелуй за последние четыре года: влажный и чуть солоноватый. Он оборвался одновременно с легким невесомым выдохом, я прижался лбом к его лбу, не размыкая век. - Я тебя не отпущу, - твердит в самые губы, - никогда, - обжигает дыханием влажный след от поцелуя на шее, - в следующий раз сдохну вместо тебя, если потребуется, слышишь? - Дурак, - говорю, а пальцы мелко дрожат, упуская тугие пуговицы, в попытке расстегнуть их. - Это ты дурак, - нежно целует в самый уголок рта и тут же рывком стягивает с меня футболку, - а я не могу тебя потерять снова, - чертит дорожку губами от моего уха по щеке к подбородку, рисуя пальцами узоры на животе, - ни за что. - Не потеряешь, - шумно выдыхаю в его шею, - я с тобой буду, всегда, честно, - мои губы встречают его, принимая глубокий, жадный поцелуй. Я люблю его, и это то единственное, что имело смысл когда-либо вообще. Он вжимает меня в диван, и я кричу, не сдерживая себя, потому что четыре года – это действительно много, и мои ноги на его плечах, а он шепчет, захлебываясь своим шепотом, какой же я узкий, горячий и тесный, и пальцы сплетены намертво, и невозможно, кажется, вместить, но толчок, еще, снова, стон, шепот, крик, и только одно имя на губах, вокруг, тысячей иголок впивается в каждый миллиметр кожи, только одно имя теплой волной заполняет изнутри… Майки. - Эдрианн, не стоит. Правда. Он неважно себя чувствует, такой стресс, ну ты понимаешь, да? Такими, как она, восхищаются. О таких, как она, пишут песни, романы, за таких умирают, таким поклоняются и служат вплоть до последней минуты жизни. Она умна, красива, надежна и целеустремленна. Она – золотая мать и жена. Она – Женщина с большой буквы. Она легким движением руки откидывает с лица вьющуюся прядку и гневно смотрит своими бездонными карими глазами на того, кто посмел встать у нее на пути. - Тре, - почти рычит она, не замедляя хода, - он – мой муж. Я имею право его видеть, когда посчитаю нужным. Он хочет сказать что-то еще в оправдание своего друга, но не успевает. Эди замирает в нескольких метрах от заветной двери. - Майки! – протяжно стонет ее муж, срываясь на бесстыдный крик. Стонет, кричит это ненавистное имя так, как никогда не кричал, да и не крикнет, ее собственное. Так, как будто в этом имени все – смерть, откровение, наслаждение, проклятье, счастье, ненависть, жизнь, любовь… Тре опускает взгляд, сильно прикусив нижнюю губу. Она – Женщина. Она повернется, не опустив головы, и, уверенно стуча каблуками, пройдет через весь коридор, сопровождаемая новыми криками, каждый из которых – как смертоносная пуля. Она дойдет до первой же пустой комнаты, захлопнет за собой дверь и, безвольным кулем свалившись на пол, будет тихо плакать, пряча красивое лицо в ладонях. Она – всего лишь человек…
okstrong: 004. butterfly effect В кромешной тьме моей спальни мерцают ярко-красные цифры, которые услужливо сообщают, что сейчас – половина третьего ночи. Переворачиваюсь на спину и смотрю в потолок. Тот малолетний уебок в форме совершенно не был похож на сострадательное существо, способное отправить меня домой, в родную постель, если бы я вдруг отрубился. Наверное, это Эди приехала и забрала мое бесчувственное тело. Может, я даже и очухивался, а просто не помню. Может, меня травили снотворными и успокоительными даже, не знаю. Этим врачам дай волю только побольше дряни вколоть, чтобы жертва провела ближайшие пару дней в состоянии несостояния. Это не важно. Где-то сбоку шуршит одеяло, и я рефлекторно поворачиваю голову. Длинные темные кудри разметались по подушке неаккуратными волнами. Она спит, как ни в чем не бывало. Ей хорошо. А я не знаю теперь, как мне засыпать ночами. Откидываю одеяло и сажусь, опустив ноги на пол. Голову как будто надули гелием для воздушных шариков. Сейчас вот-вот оторвется и улетит. И во всем теле какая-то жуткая разбитость и ноющая тяжесть. Лечь бы и дальше безмятежно дрыхнуть, но это уже не поможет. Майки… Я не знаю, что мне теперь делать. На мне слишком много обязанностей. Меня слишком многое заставляет быть деловым, ответственным и деятельным. Постоянно какие-то решения, организационные вопросы, претензии. В глазах других я рассудителен и умен, не боюсь проблем и общественного мнения. И если бы они только знали, что справляюсь я исключительно за счет того, что ты, ты, Майки, всегда рядом. И только мы с тобой знаем, что я – ребенок. Растерянный, испуганный, потерявшийся тридцатипятилетний ребенок, которому всего лишь нужна эта твердая рука с многолетними мозолями от струн на пальцах. Твоя рука. Видишь, это мой здоровый детский эгоизм. Я даже теперь не могу перестать думать о себе. Ты извини, что торопил, Майки. Я же не знал, что… да ты ведь и так все понимаешь, правда? Ты все понимаешь, я знаю. Мы же с детства друг друга и без слов прекрасно понимаем, верно? Я все думаю о том самом моменте. Когда я стоял на границе двух измерений, и выбор зависел только от меня. Когда мне достаточно было сказать всего лишь простое «я не согласен», чтобы стать счастливым. Наверное, это и называется эффектом бабочки. Мы ведь могли совсем по-другому встретить это утро. Я бы всячески старался отвлечь твое внимание от долбаного ноутбука, что закончилось бы шутливой дракой и возней, по обыкновению перетекшей в ленивый, дразнящий утренний секс. И вместе поехали бы в этот гребаный офис в этот гребаный Лос-Анджелес. И не было бы тебе нужды так торопиться. И не было бы этого проклятого мусоровоза из-за поворота. Я – бабочка из Нью-Йорка, взмахом крыльев вызвавшая ураган в Пекине. Виноват ли я? Видит Бог, виноват. Я нагибаюсь и шарю по полу в поисках собственных брюк, а по щеке бежит крупная прозрачная капля, оставляя позади себя влажную дорожку, на мгновение замирает на линии подбородка и срывается вниз, а в носу при этом как-то смешно покалывает, будто газировка попала. Дурная привычка, которую ты никогда не понимал. Вновь шуршание. - Билли? Я встаю, застегивая брюки. - Билли, - она сонно щурится, пытаясь различить полыхающие красным цифры, кутается в одеяло, и голос у нее с хрипотцой, - ты чего подскочил? Тебе вставать только через три с половиной часа. Замечательно. Где-то в недрах души пробуждается уже давно забытый демонический ребенок по имени Гнев. Они уже без меня все решили. Заебись. - Зачем? – спрашиваю отрывисто, втихаря сглатывая слезы. Не могу на нее смотреть. Посмотрю – и случится что-то очень нехорошее. Она зевает и поворачивается на другой бок, зарываясь лицом в подушку. Я уже едва различаю ее слова. - Доброе утро, лунатики. В офис, в Лос-Анджелес. Спи давай и не суетись, я тебя разбужу. В кромешной тьме моей спальни мерцают ярко-красные цифры, которые услужливо сообщают, что сейчас – половина третьего ночи. Суббота. Восьмое сентября. Я несусь по коридору, галопом сбегаю по лестнице и с размаху влетаю в дверной косяк, не вписавшись в проем. В голове оборудовали студию сотня лучших рок барабанщиков мира. Диван, темно-зеленый, кожаный. Руки трясутся, когда я отшвыриваю в сторону подушку и нащупываю телефон. Джойстик вниз. Еще. Раз, два. Нет пропущенных, нет новых смс. Раз-раз. Пальцы путаются и не желают жать на нужные клавиши. Слезы сохнут и щиплют кожу. Раз-раз. Уже после первого гудка я понимаю, что это сон. Он не возьмет трубку. Ни сейчас, ни когда-либо еще. Меня надуло собственное сознание. Я очнусь возле груды кровавых обломков, которые когда-то были шикарной темно-фиолетовой БМВ с салоном цвета топленого молока. Я очнусь и тут же сдохну, потому что без него жить попросту не умею. - Пап? Я оборачиваюсь, все еще прижимая монотонно гудящую трубку к уху. На пороге комнаты стоит какой-то испуганный Джейкоб, и смотрит на меня затуманенными сном глазами. На нем длинная футболка, достающая ему до колен. Он не признает пижам. - Все в порядке, - я улыбаюсь, и эта искусственная улыбка слишком жуткая для того, чтобы успокоить собственного сына, - я тебя разбудил? Он кивает, внимательно всматриваясь в мое лицо. Черные кудряшки на голове вьются, совсем как у меня в его возрасте. Но как же он похож на маму. Они оба. - Все хорошо, Джей, иди спать. Джоуи смотри не разбу.. - Сукин ты сын, блядский выродок, ты знаешь, который час, блядь?!! Все вокруг принимает невозможно яркие краски, сужается, сотрясается и отдаляется струящимся потоком, внезапно резко вспыхивает, и вот я уже вижу его: запутавшегося в складках одеяла, окруженного ореолом сонной теплоты, взъерошенного, с перышком в тонких волосах, с чуть приоткрытым ртом, он прижимает телефон оголенным плечом к уху и шарит рукой по тумбочке в поисках часов. - Пап? - Алло, блядь?!! И хули ты молчишь теперь?!! Хуесос злоебучий, только блядь попадись мне на глаза, я тебя, сука пиздомудопрохуебинская, оттрахаю так, что ты до конца своих дней в расковыряку передвигаться будешь, и то, блядь, мне за кофе и обратно! Алло! - Ага, - я вытираю глаза тыльной стороной ладони, чувствуя, как расползаются в улыбке губы – настоящей, по-идиотски счастливой, - жди, сука. Уже еду. - Чего? Ты ебнулся, ху… Я нажимаю на сброс и хватаю с журнального столика ключи от машины. - Па-а-а-ап?.. - Все хорошо, Джейкоб, - я улыбаюсь, подхватываю его на руки и целую в вихрастую макушку, - все хо-ро-шо. Папа едет к Майки. the end.
hardcore_holly: ох, жуть какая! ОО= нет, я имею ввиду.. м. фик шикарный! просто слов нет. но если бы мне такое привиделось, я бы.... бля... я бы спятила *_*
okstrong: hardcore_holly действительно жуть >__< спасибо большое за прочтение))) редко кто осиливает этот фик x))
Seth: Чёрт! Это что-то невероятное! На психику давит малость, и сам фик тяжёлый... Но его стоило читать! Это действительно что-то! Просто невыразимое что-то. С флэшбэками вообще отдельная ситуация, (перечитывать пришлось х)) но ближе к середине разобрался, что к чему. Очень много сцен, которые очень странно на меня подействовали... Например, момент с кладбищем... Брр... (особенно когда Эди "выплывает" из леса О-О) Или драка на кухне О-О После этого появляются всякие версии другой реальности... Почему-то даже боюсь смотреть "эффект бабочки" теперь И да, ради последней главы, стоило-таки жить! Скажите, слово пиздомудопрохуебинская, сами придумали? Если да - то это гениально х) В общем и целом - восторг дикий) Пока что это лучший фик по гринам, что мне довелось прочесть.) Okstrong, бурные Вам овации!!!
гостья: Считаю, один из лучших русскоязычных фиков. И не только по Гринам.
Reckless: У меня нет слов... Это просто невероятно...Давно искала в Интернете нормальные фики по Green Day. Абсолютное большинство - тупые, сопливые геты. Когда увидела слэш, да еще и с приличным рейтингом, у меня просто глаза на лоб вылезли. Начала читать. На протяжении первой главы вообще слабо врубалась в смысл, флэшбэки действительно трудночитаемы. Ко второй главе уже потихоньку пришло понимание, что и где... А потом я уже просто не смогла оторваться. На одном дыхании прочитала весь фанф, попутно послав к черту бабушку, которая не вовремя позвонила. Сейчас сижу и у меня по щекам катятся слезы... Хоть я человек абсолютно не эмоциональный, этот фик тронул просто до глубины души... Автор, спасибо вам огромное за этот, не побоюсь этого слова, шедевр! Словно глоток свежего воздуха после прочтения массы бездарных, с позволения сказать, фан-фиков.
Баст-Сехмет: потрясающе!!! иронично, жестко, но в то же время невероятно проникновенно и душевно! респект-респект... И хотя это первый фанф, прочитанный мной по данному фендому, но судя по предыдущему отзыву я много не потеряла)) Это действительно шедевр-очень яркий и до жути реальный! хотя иногда также терялась во флешбэках. необычный стиль, превосходный юмор! Читала уже много, но лишь немногое стало в первых рядах моей коллекции избранного и сей рассказ отныне один из них! Спасибо автору и вопреки всему хотелось бы верить, что Вы напишите еще что-то
Тиара: Я ржала!... Я ревела!... Я вдумывалась!... Я охренела, когда прочитала до конца!!! Это ИССКУСТВО! А у того, кто писал этот фик настоящий ТАЛАНТИЩЕ! RESPECT!!!
Тиара: P.S. Обязательно пиши ещё, это 100% твое призвание!))
Полина: Обожмой. Я нихуя не понял. Что это за??? Конечно, же все стало понятно, но только к концу. Были кое-где смешные, интересные моменты, что в принципе меня порозило, а так полная бредятина.
полная версия страницы